Читаем без скачивания У подножия радуги. Документальная повесть - Валентин Люков

Километрах в пяти от села то и дело вздымались фонтанчики взрывов по ту и другую сторону окопов. На восточной стороне их было значительно больше, чем на западной. Нетрудно было догадаться – фашисты стремились взломать фронт, не дать ему закрепиться; русские отчаянно сдерживали натиск и вгрызались в землю.

Николай и Никанор до вечера просидели на колокольне, выбирая удобное место для перехода.

С наступлением темноты стрельба прекратилась с обеих сторон одновременно. Опустилась обычная деревенская ночь. Тихо за околицей, будто нет никакой войны. Только сухое потрескивание горящих домов да пропитанный едкой гарью воздух говорили о бедствии, постигшем и эту безвестную деревушку.

Фашисты еще не успели создать сплошную линию траншей, да она и не нужна была им – ведь они не собирались обороняться. Уверенные в своей непобедимости, они рвались на восток, почти не останавливаясь, не дожидаясь, когда подтянутся резервы. Редкие окопы не имели ходов сообщения, так что между ними оставались свободные пространства. К одной из таких отдушин и поползли Николай с Никанором.

Николай полз впереди. Вдруг он остановился так неожиданно, что друг ткнулся головой в его подошвы.

– Ты что? – негромко спросил Никанор.

– Слушай!

Из ближайшего окопа доносилась музыка. Фашист играл на губной гармонике. Мелодия была нежная и грустная. Это-то и остановило Николая. В его понимании никак не увязывалось то, что он видел за недели отступления, с такой задушевной, человечной мелодией. Наверное, его чувства передались и Никанору.

– Тоскует, паразит! – негромко и зло проскрипел он сквозь зубы. – А у меня племянница в музыкальной школе училась. В Могилеве жили, где они теперь?..

– Вернемся назад – разыщем!

– Тех тоже будут искать. – Никанор говорил о женщине на поляне и ее малышах.

Николай не отозвался.

Внезапно мелодия оборвалась. Из окопа раздался дружный хохот, потом гармоника заиграла игривый мотивчик. Его подхватили нестройные пьяные голоса.

– Парочку бы гранат им на закуску! – выругался Никанор.

– Вперед! – оборвал его Николай и пополз дальше.

Полосу окопов преодолели благополучно. Нейтральная зона. Ничейная земля. Впереди – черная полоса оврага. Крутые его скаты заворачивают на восток, к своим. Совсем близко послышались голоса – резкие, гортанные. Гитлеровцы. Дозорные.

Николай, а за ним Никанор скатились в овраг, в клочья изодрав одежду о колючие кусты. На дне оврага мирно журчал ручей. Оба припали к нему и долго не могли оторваться от холодной воды.

Через полчаса их остановил окрик:

– Стой! Откуда?

– Окруженцы, – дрогнувшим голосом ответил Николай и вытер глаза. Наконец-то родная властная речь. До этой минуты он слышал голоса на родном языке, но они были будто чужими – неуверенными и ломкими, постоянно ждущими беды.

К ним подошли трое с карабинами. Лиц в темноте не разобрать. Запомнился лишь непомерно высокий рост одного из дозорных и его могучие плечи, обтянутые плащ-палаткой.

– Чего с ними делать? – хриплым, простуженным голосом спросил высокого рядом стоящий.

– Веди пока на гауптвахту, начальство разберется.

– Пошли! – сказал хриплый голос.

– Много вашего брата идет, – продолжал он уже сзади. – Здорово досталось?

– Сам, поди, не знаешь? – обозлился Никанор. Он, видимо, ждал не такой встречи.

– Бог миловал… Вчера только с пополнением привезли. А ты зря, дружок, сердце-то распускаешь – незнамо еще, кого что ждет.

Дальше шли молча.

3

Под гауптвахту был отведен огромный сарай с развороченной снарядом крышей и тяжелыми бревенчатыми стенами. Арестованные лежали на полу, подложив под себя солому.

Новоприбывших принял молоденький младший лейтенант с тонким, гладко выбритым лицом и черными, щеголевато подстриженными усиками, в новой форме со скрипящей портупеей. Разговаривая с арестованными, он скрещивал за спиной руки и поднимался на носки, словно этим хотел подчеркнуть свою власть над попавшими в беду людьми.

– Будете находиться здесь впредь до особого распоряжения комиссара дивизии, – говорил он мягким, артистически отработанным голосом. – За попытку к бегству… – он не мог произнести грубого, тяжелого слова, хотя большинство арестованных давно привыкли к таким словам, – по законам военного времени, сами понимаете. А теперь можете отдыхать. – Повернулся и зашагал в темноту.

Борисов с ненавистью посмотрел ему вслед. И хотя самому ему еще не исполнилось двадцати двух, обронил громко:

– Сопляк!..

Младший лейтенант остановился. Плечи и голова его дернулись, как у слепого, натолкнувшегося на препятствие. Он повернулся вполоборота, но ничего не сказал, только смерил Борисова внимательным, запоминающим взглядом.

Никанор втолкнул Николая в сарай. Ночью Борисову не спалось. Он вспомнил отца, мягкохарактерного крестьянина, выбивавшегося из сил, чтобы все шестеро детей получили образование, вышли в люди. Встала перед глазами мать, тихая, застенчивая женщина, не сказавшая, сколько помнит Николай, ни одного грубого слова ни мужу, ни детям. Вспомнился город церквей Арзамас, где Николай учился, самый близкий наставник и учитель, директор школы Александр Дмитриевич Трушин, добрый и, наверное, самый чуткий на свете человек. Первые нетвердые шаги самостоятельной жизни, учительство в начальной школе. Создание комсомольской организации в глухом селе, двухгодичные курсы по изучению истории партии. И – самое светлое, самое больное – первая и единственная любовь, Дуся – девушка с густыми русыми волосами и смелым голубым взглядом. Свадьба, на которой по обычаям отцов гуляло не менее ста человек – вино рекой, пляски, хороводы по улицам села целую неделю. Теперь Евдокия Ивановна работает фельдшером в городе Боре на берегу красавицы Волги. Что она делает сейчас? Выехала на вызов или, может, только вернулась и сидит, пригорюнившись, над колыбелькой Саши, их первенца, которого Николай оставил, когда ему не было еще месяца. Знает ли она, что с ним?.. Откуда ж ей знать, ведь он только что вырвался из пекла и никому не успел сообщить, ни с кем из близких не разделил своей радости. Но ничего, осталось немного ждать. Завтра разберутся, и он напишет. Он будет писать каждый день, чтобы родные не тревожились.

Рядом, намаявшись, крепко спал Никанор. Это была их последняя ночевка вместе.

Утром пришел тот же младший лейтенант и коротко приказал:

– Кто рядовой – выходи!

– Доведется выжить – встретимся, – обняв Николая, сказал Никанор.

Встретиться им не довелось…

Снаружи в дверях поставили стол и грубый некрашеный табурет. На столе – чернильница, ученическая ручка и несколько листов бумаги. Между столом и косяком двери была оставлена узкая щель – едва протиснуться одному человеку. Поодаль с карабином наизготовку стоял часовой, охранявший гауптвахту, – пожилой седоватый красноармеец в пилотке без звездочки, в стоптанных кирзовых сапогах.

Они сидели, прислонившись спинами к стене, не обращая никакого внимания на приготовления, словно то, что должно произойти через несколько минут, их вовсе не касалось. Может быть, это спокойствие было деланным, Борисов не понял, но и сам он почему-то вдруг поддался общему настроению.

– Встать! Смирно! – четко, как на плацу, скомандовал младший лейтенант и сам вытянулся.

К столу подошел высокий старик с продолговатым морщинистым лицом, половину которого занимал размашистый в ноздрях нос и массивные очки в роговой оправе, а вторую – квадратный раздвоенный подбородок.

– Товарищ дивизионный комиссар! На гауптвахте за минувшую ночь без происшествий. Все арестованные на месте. Младший лейтенант Валуцкий.

– Здравствуйте!

Он не знал, как обратиться к этим людям. Товарищи они или кто? Арестованные ответили так же неопределенно, кто-то даже сказал: «С тем же и вас».

Комиссар сел за стол, достал записную книжку. Внимательно и долго разглядывал первую страницу.

– Лейтенант Трифонов здесь?

В дальнем углу сарая поднялся молодой человек в гимнастерке, без знаков отличия, босой и без головного убора. Ногти на пальцах его ног были сбиты, через правую щеку тянулся запекшийся шрам. Лейтенант был бледен до синевы. Как обреченный, подошел он к столу, безвольно опустил голову, не выдержав пронзительного взгляда старика.

– Вы были в разведке вчера ночью?

– Так точно, – одними губами ответил лейтенант.

– Где ваши люди? С вами было шестеро.

– Погибли.

– А вы?

Лейтенант молчал.

– Коммунист?

– Комсомолец.

– Билет? – комиссар протянул руку.

– Бросил, товарищ комиссар. Боялся попасть в плен.

– Это видно, что боялся. Где ваша командирская честь? Где форма? Где?.. – Комиссар оперся сухими пальцами о край стола, порывисто встал. Все арестованные, как по команде, вскочили со своих мест, замерли у стены.